ПОПОЛЬ-ВУХ
По мотивам эпоса индейцев Киче
1
Бродил олень резных сосудов
В забвенье зерен кукурузы,
Когда Хозяин Изумрудов
Искал жилище для медузы,
Луну глотали ягуары
(Что на гвозде висела слабом)
Морские зажигал пожары
Гигант, водивший дружбу с крабом.
И деревянные созданья
Без разума и сухожилий
Среди лиан по-обезьяньи
На четырех ногах служили
Своим творцам. Но зернотерки
И глиняные сковородки
Опустошали их каморки
И опрокидывали лодки...
И Вукуб-Какиш, бог пернатый,
Владевший троном до потопа,
В зарю протягивал канаты
По неприступным горным тропам.
Он был, как солнце, в вечном танце,
Но юноши сдвигали кубки
И в огненного самозванца
Из выдувной стреляли трубки.
И знаменитый Белый Старец
Его стрелой отметил в челюсть,
Тогда деревья зашатались,
И горы с лязганьем расселись.
Он обгрызал от злобы ногти,
Но муравьиная могила
Ему уже впивалась в локти
И постепенно поглотила.
И он сказал: «Конец жестокий
Пусть человечество обрящет!»
И пролились смолы потоки,
И десять дней был дождь кипящий.
ПОПОЛЬ-ВУХ.
2
Он убил четыре сотни раков,
На спине таскал с собою горы,
Ночью звезды вынимал из мрака,
И вкушал успех, разграбив норы.
Привели его на дно ущелья,
Где ночное колдовство кусалось,
А когда он попросил прощенья,
Плоть его под камнем оказалась.
Побежден магическим искусством,
Выставлял он из-под камня пятки,
Ниспровергнут благородным чувством,
Больше не играл с горами в прятки.
Но остался брат его почтенный,
Трясший горы сумрачный владыка,
И его мечтою сокровенной
Было: все сровнять с землей великой.
Кабракан его в народе звали,
В клеевую он попал ловушку,
И застрял он в глиняном завале,
И ему засыпало макушку.
Захотел он птицы золотистой,
Но ее намазали землею,
Долго рвался он на воздух чистый,
Обливаясь пеной и слюною,
Вырвавшись на светлую поляну,
Он вцепился в птичий жир и мякоть,
Заколдован птицей этой странной,
По колени погрузился в слякоть,
И, когда жевать он кончил птицу,
Руки его тоже ослабели,
И с горами он не мог сразиться —
Слабый, как младенец в колыбели…
Таковы великие заслуги
Юношей, убивших двух злодеев,
Белый Старец ликовал, О други!
Вместе с ними древний мрак развеяв.
И язык от радости немеет,
И да будет светлой эта повесть,
Как дела благих людей, не смеет
До конца их перечислить совесть.
ЗАРАТУСТРА
Он покинул свой дом и озеро,
И, как ветер среди барханов,
На закат устремился розовый,
К поднебесным стадам баранов.
Десять лет в предутренней мудрости,
Как пчела, сбиравшая мед,
Он витал... Но металл до мутности
Плавил солнца полуденный гнет.
И никто не знал, что низринутся
Эти горы в своей гордыне,
И лавиною опрокинутся
На бесплодный песок пустыни.
И, как желтый верблюд измученный,
Что воды захотел напиться,
Он шагал по тропе меж тучами,
И никто не узнал провидца.
* * *
Совсем не княжна,
Хоть княжной назовите,
Ты мне не нужна,
Как ять в алфавите.
Ты мимо шагами листаешь проспект,
Пыля по асфальту шагами,
А мне за тобой никогда не поспеть,
Лишь воют машины-шакалы,
Шурша по асфальту шелками.
Я воздух...
(Зачем мне медали?
Глупею с годами,
И жадно я воздух глотаю.)
Ты возле.
Близки мы, как Индокитай — Индостану,
Но я до тебя никогда не достану.
Ты ветром весенним
Шумишь в голове,
Моя ж Одиссея
Немного левей.
Подругою
Камень в моих огородах
Иль клад непростой?
Упругою
Шайбой трепещешь в воротах,
А счет все растет...
Я падаю,
Я падаю навзничь, расстрелян глазами,
Апатия,
Последний экзамен — не первый экзамен.
Опять
На тебя надеваю корону,
Где ять?
Через что написать мне «корову»,
Коль нет больше букв,
А Бог не дает тихих бухт?
* * *
Время устало от бега,
Чуть не сойдя на нет,
Отяжелевшим веком
Тихо объемлет свет,
Где фарисейские внуки
Держат ключи от палат,
И умывает руки
Тысячный Понтий Пилат.
Люди измучили время,
Будто Христа — враги,
Пусть же оно подремлет,
Чтоб на свои круги,
К детству вернуться, сбросив
Этот тяжелый сон.
Так возвращается взрослый
В город, где был рожден.
* * *
Как жертва безбородого царя,
К Лопухиной приславшего шпионов,
Душа моя со стен монастыря
Зегзицею взовьется, струны тронув,
Когда прожгло крыло нетопыря
Печаль божниц и взвизги граммофонов,
Летейский летописец в лагеря
Взял огнь Антонов и обол Харонов
Изгнанник Дант по звездному Гулагу
Шел в серный дождь, о новой жизни зная,
Безумная вещала им Камена:
«В кругу врагов с ресниц сотрите влагу…
Падет Звезда-Полынь в начале мая,
Оскоминою станет Ойкумена!»
* * *
Как тяжелы от слез твои ресницы,
И шелест их — как шум деревьев в чаще,
Когда их омывает дождь журчащий,
И в небесах прорезаны зарницы,
Как письмена карающей десницы,
И меч блестит, на волоске висящий,
И жизнь была совсем ненастоящей,
И больше ничего уж не приснится
О как горька гортань твоя от крика,
Что разрывает сомкнутые губы,
И образ — ярче солнечного блика —
Давно уж сокрывают дыма клубы,
Но тайный смысл загадочного лика
Откроют только ангельские трубы…
* * *
Только вера берет барьеры,
Только вера спасает от
Затяжной и страшной карьеры,
Что давно стоит у ворот.
После суток столичной сутолоки
Все погибнет на поруганьи,
Словно снег, в повседневной судороге,
Погибающий под ногами.
Но вода побежит неистово
Смоет муть почерневших слов:
Появление новой истины
Потрясает пространство врасплох.
И тогда — потрясенью покорен —
Не скажу я и пары фраз,
Ведь когда летишь с колоколен,
То земля — словно в первый раз.
Мне дома ложатся на веки,
Мне бы только не опоздать —
Я боюсь потерять навеки
Сокровенную благодать.
* * *
Стынет кровь, как зимою — ртуть,
Сколько было у вас имен?
Я любил вас в последний путь,
Только имя вам — легион.
Но, беспамятный дух тая,
Спят сознания рубежи,
И летейской воды струя
На ловца, словно зверь, бежит.
И экстазом любви был гроб,
Что звенел на цепях во мгле,
И Харон в темной лодке греб
Чтоб предать вашу тень земле.
Черный парус несли ветра,
Ветер горло сжимал рукой,
Я просил — как дождь из ведра —
О молитве за упокой,
Чтобы скалы отпели вас,
И под Сциллы с Харибдой хруст,
За столбами Мелькарта — с глаз
Уплывали любовь и грусть.
ДРЕВНЕВАВИЛОНСКОЕ
Все, что дано человеку — в буре песчаной тает,
Слабым, как лев в ловушке, создан был человек,
Ибо судьба людская — злее, чем соль морская,
Ибо печаль людская — глубже подземных рек
Звери и птицы знают — сколько им жить на свете,
Боги и змеи бессмертны — сбрасывают тела;
Ты ж насыщай желудок и попадайся в сети,
Праздник справляй ежедневно, чтобы сгореть дотла.
Если потоп настанет — пусть будет чист твой волос,
Если никто не встанет — ночью рыдай и пляши,
Спящий ловец онагров твой не услышит голос,
Черных пантер гонитель, камень твоей души…
Печень твоя просветлеет — радуй скорей подругу,
Лодке твоей не выплыть — лодка на дне морском,
Если дитя смеется — дай ему твою руку,
Если приходит плакальщик — плачь об уделе людском.
КИСЛОВОДСК
Туберкулез воспоминаний,
Как кубик Рубика упрямый,
Вот город всплыл, где временами
Воздушные открыты храмы.
Любовь здесь сплетена с коварством
В глухих ущельях ресторана,
Больной обвенчан здесь с лекарством
Стигийскою струей нарзана,
Что обрекает на забвенье,
И — словно стертые офорты —
Летят волшебные мгновенья,
Как будто духи из реторты.
Вот кардиологи и йоги
Изводят тень отца микроба,
И Боги Лотоса в берлоге
Кричат Эльбрусу: «Гамарджоба!»
И от бювета до эстрады
Теряются узбеки в звездах,
И, как Грушницкий в водопады,
На город выпадает воздух.
ДРЕВНЕЕГИПЕТСКОЕ ЗАКЛИНАНИЕ
Я тот, кто растет под травой,
Я прячусь в оливковом древе,
И в барке земли — рулевой
Пошлет мне покой в ее чреве,
Папирус в горах не растет,
Ко мне он взывает из чресел,
Хрустальный мой столп из пустот,
Сияет, как молния, весел.
Земля четырех этих стел
Из красных волос горизонта
Сожжет меня тысячью стрел
Колонн неподвижного фронта.
Познанье пилонов — в руке
Исиды, мне годы остригли,
Спустился сосуд вдалеке,
И вечности члены достигли.
Как в Дельте пасущийся бык,
Войду я в льняные одежды,
В ответ на последний мой крик,
Несите ножи и надежды.
Пески отдаю я пескам,
Дворцу — деревянное масло,
Чтоб к солнечным взвиться тискам,
Чтоб пища для вечера гасла…
РИЛЬКЕ В МОСКВЕ
Он помнил Третий Рим, забыв о старом,
Суровый город гения Солари,
Где ангелы ему ниспосылали
Всю благодать небесного нектара.
Как вечное рождение Венеры,
Одетая в монашеские ризы,
Россия проступала сквозь карнизы,
Не преступая эфемерной меры.
Еще не сбросив пены Боттичелли,
Как будто палец уколола чем-то,
И в деревянном сне Куаттроченто
Поля и купола оцепенели.
И, снегом, как забвением, хранимый
Он видел, как Фаворский свет струится,
И мужиков заснеженные лица
Просторны, как тосканские равнины.
В предчувствии прихода Леонардо,
Не зная Рафаэлевой мадонны,
Они вот-вот вернутся на иконы,
И дерево росой будить не надо.
И часто, предан памятью неверной,
Он к юности перстами прикасался
И проливал бальзам Предренессанса
На раны незажившие модерна.
ЖЕЛАНИЕ БЫТЬ ДРЕВНИМ ГРЕКОМ
Шире круг тематик,
Всем вам мой приветик,
Я и математик,
И перипатетик.
Стану я Софоклом
И Алкивиадом,
И по битым стеклам
Хлыну водопадом
Буду лопать камни
Вместе с Демосфеном,
Одолеть бы льва мне
Вместе с Тартареном,
Буду плыть в фалерне
С мстительным Терситом,
Буду пить в таверне
Я с Гермафродитом,
Стану ошибаться,
Словно Секст Эмпирик,
Мне за это братцы
Сложат панегирик.
ТАЙНОЕ ЧУДО ПО МОТИВАМ
РАССКАЗА БОРХЕСА
За полчаса перед расстрелом,
Как на конце широкой шпаги,
Он видел контур Златой Праги
В ее мерцанье черно-белом,
И от бессонницы до залпа
Казалось все сплошным обманом,
А время — тягостным туманом,
Что уплывет в ладье на Запад.
И вечность, твердая, как камень,
Что стала мягкой, словно масло,
То вспыхивала в нем, то гасла,
Гася сознанья слабый пламень.
И недописанная драма…
И тень пчелы… И капля пота…
Он ждал дождя. И понял: кто-то
Зовет его в пределы храма.
И он услышал голос Бога,
Что ровно год ему отпущен,
И на плацу, почти расплющен,
Стоял. Четвертая эклога
С беззвучных губ его слетела —
И год прошел в его сознанье.
И извивалось в содроганье
Его простреленное тело.
САД РАСХОДЯЩИХСЯ ТРОПОК
Мы встретимся с вами в саду расходящихся тропок,
В саду криптомерий, таинственных, как манускрипт,
Что первопечатной печалью столетий сокрыты,
Где желтые фениксы подле фарфоровых сопок.
Ведь я в лабиринтах уж что-нибудь да понимаю,
Недаром я правнук того каллиграфа Цюй-Пэна,
Что долго бродил по развилкам… Могущество бренно —
И я, по примеру его, только персть обнимаю.
В том месте живу я, где времени путь параллелен,
Хотя это трудно, и может, трудней, чем верблюду,
Пролезть сквозь ушко — иль узреть предстоящего Будду,
Хоть всюду лишь ладан кумирен его и молелен.
Здесь иглы деревьев щетинятся перед порогом
Страны, где не жизнь и не смерть, а мгновенная вспышка,
И вновь восьмигранник ветвящийся… Где передышка?
Предать все огню раз на дню и бродить по дорогам…
И сразу пройдя по одной, по другой и по третьей,
Вцепиться зубами в зеленую звезд бесконечность,
И видеть то вечную жалость, то жалкую вечность,
Домой возвратиться, себя не узнать на портрете…
И в прах превратиться, и стать материалом раскопок,
Над рыночной площадью облачко — все, что нам надо.
Развеется утром… Ни дома, ни дыма, ни сада.
Мы встретимся с вами в саду расходящихся тропок.
МОНТЕНЬ
Качается мой протокол,
Как горы седые Кавказа,
В извилистый падает стол
Моя изумленная фраза.
Мне кушанье стряпает спесь,
От времени — камни мне в печень,
Хмельную готовлю я смесь,
Как Цезарь, бесцветен и вечен.
Мне в душу приникла и в плоть
Тяжелая поступь Платона,
Парящего праха щепоть —
Я пиршеством тела ученый.
Закон, управляющий мной,
Мне будет отличной подушкой,
А знаньем рожденный покой —
Для супа вселенской петрушкой.
Приливы молчат мне в ответ,
Деревья Сократа не учат,
Мной правят — как в цирке курбет —
Нелепая прихоть и случай.
Превратной судьбы ювелир
Я перлы шлифую творенья,
И пусть озаряет весь мир
Венец моего несваренья.
* * *
Ueber alle Gipfeln
Ist Ruh…
Когда умолкнет щебетанье птичье,
И путнику никто не даст ответ —
Бессмыслен Божий мир без Беатриче,
И Роза мира — вымысел иль бред?
Глухонемое ангелов величье
Оставит на закате алый след,
Но как — скажите мне — смогу постичь я
Великого Ничто нетварный свет?
О суета, премудрость Соломона!
Ты — словно бочка Данаид, бездонна,
Судьбы моей прообраз приоткрой,
От средиземноморских побережий
Она взлетит, влекома мглою свежей,
Что обещает страшный мне покой.
ОТПЛЫТИЕ НА ОСТРОВ ПАТМОС
Ах, маленький мой Федр, мы уплываем
На Патмос, где пророки в мураве.
Страшнее черных недр был овеваем
Ветхозаветным ветром в голове
Наш парусник, спускавшийся по Бельту,
Пока дигамма улетала в Дельту.
И город Гераклита в лоне вод
На волнах алфавита уплывет.
Куда бежать — нет места во вселенной,
И Атлантида падает на дно,
Метафорой, спустившейся Селеной
Нам бодрствовать и грезить суждено.
Пусть плавники у них растут на коже,
Мне друг Платон, но Флегетон дороже!
ЧЖУАН-ЦЗЫ
Он музыку забыл и ритуалы,
Прошел круговорот добра и зла,
И ночь неразличимого начала
Потоком ци через него текла.
Постиг он, сколь безжизненно рожденье,
И в смерти не усматривал конца,
И цепь великого оцепененья,
Как плющ, вилась вокруг его лица.
Презрев свою земную оболочку,
Три дня вплывал он в солнечный восход,
А прошлое и будущее — в точку
Слились в нем, как давно созревший плод.
Он видел — все кругом рождалось, крепло,
И жизнь кого-то трогала до слез,
Как кучка развеваемого пепла,
Что вечно движется через хаос.
* * *
Душа отлетала — и, словно прибой,
В зеленых очах ее шум голубой.
Как ласточку в небе, попробуй, пойми,
И мыслью о хлебе ее накорми.
Но нет — не поймаешь ее, не поймешь,
И в ней ощущаешь древесную дрожь,
И видишь — в расселинах черных ствола,
Как будто трава, застревают слова.
И вот уже стынет последняя мысль,
Она скоро сгинет — и с дерева ввысь,
Она покидает небесную клеть,
И долго ей пламенем синим гореть.
Как птица, о стекла стучится рассвет,
Но сердце умолкло, ее уже нет.
АЛЬ-МААРРИ
Я от Багдада до Тифлиса
Искал сокровищ Кей-Кавуса,
Но нет ни града без иблиса,
И слаще соли нет мне вкуса.
И от Евфрата до Магриба
Меня вселенская утроба
Глотала, как Юнуса — рыба,
И извергала, как из гроба.
Как хвост воскресшего шакала,
Был месяц послан мне Аллахом,
И голова моя летала,
Как мяч злых гениев по плахам,
И, пробуждаясь после пыток,
Я, как безбожник у святыни,
Пил комариный мозг — напиток,
Что пьют блаженные в пустыне.
И думал я — какая сила
Поможет мне, какая сказка
Взлететь на крыльях Азраила
Из ненавистного Дамаска?
Пусть — словно молоко верблюдов —
Небесный Нил волною зыбкой
Свершит ошибочное чудо,
Смывая чудные ошибки.
* * *
Гальванизация метафор,
Как глиняная Зенд-Авеста,
Что открывалась по этапам
От наслоений палимпсеста.
И текст еще не дешифрован,
И смысл его не обнаружен,
И перед каменным покровом
Твой ум пока обезоружен.
И, как на глиняной табличке,
В неуловимом постоянстве
Ютятся мысли и привычки
В метафорическом пространстве,
Что сокращается и гаснет,
И, может быть, совсем исчезнет,
И с каждым годом все напрасней
Будить его и бесполезней…
МАЦУО БАСЁ
Зеленый мох после дождя,
Безбрежной сакуры прохлада,
И — голубой туман пройдя —
Услышать дальний звон цикады.
И — прежде Будды — всплеск воды,
И ни души кругом, ни звука,
Когда Полярной нет звезды,
Есть озаренье у бамбука.
Сосну рисует мне сосна,
Как совершенство, бесполезна,
Расколешь дерево — луна,
Как щепка, уплывает в бездну.
В разбитой вазе лепестки
Той хризантемы безымянной,
Я отказался от тоски,
Как бодхисаттва — от нирваны.
На жаждой выжженных полях
Я как банановое древо,
Кукушка запоет в горах
Тропинок Севера напевы,
И свяжет в тоненькую нить
Незримые цветы и глыбы.
По глади озера мне плыть
И грезить, как резвятся рыбы…
САГА ОБ ИНГЛИНГАХ
В Асгарде капище есть около фьордов длинных,
Там был властителем Один — и нет мудрей никого,
Птичий язык понимал — и в походы ходил на финнов,
Черные вороны и воробей колдовству обучали его.
Весел был его дух, когда он укрощал великанов,
В Швеции много драконов злых, и чернокожих людей,
Мимир на тинге ему помог, когда он пребывал среди ванов,
Голову Мимиру он отрубил — и любил беседовать с ней.
Гевьюн ему родила сыновей, стройных, как струны,
Он превратил их в быков — и часто в плуг запрягал,
Море пахала Гевьюн — и пела старинные руны,
Там теперь остров Селанд плещется среди скал.
В битву он шел без кольчуги, словно собака, бешен,
Брал он с собой корабль, сложенный как платок,
Если же кто-то при нем бывал невзначай повешен,
Путь мертвецу в Валгаллу счастливый лежал на Восток.
И, наконец, время пришло Асгард покинуть древний,
Десять жрецов почтили его, проткнув ударом копья;
Много добра в жертву ему принесли города и деревни,
И пировали с ним за столом погибшие в битвах друзья.
МЕТРО
С твоей неизбежностью свыкся —
И вот, повседневен и прям,
Загадкой подземного Сфинкса
Встает твой языческий храм.
Как воля богов, непреклонны
Черты твои в чьих-то руках,
И целыми днями колонны
Ведут разговор о богах.
На все языки переводят
Безмолвный язык баррикад…
И поезд, как Нил в половодье,
Бросается на берега.
Бежит средь людского хаоса,
Богатый сулит урожай,
Идут пирамиду Хеопса
С оружием сооружать.
И вздохи о прошлом притворны,
И может, смириться пора б,
Ведь серой печатью платформы
Я сам заклеймен, словно раб.
В толпе никого не заметишь,
Лишь только один на район,
Велик и незыблем, как фетиш,
Царит над тобой фараон.
ПИСЬМА ПЛИНИЯ МЛАДШЕГО
Светило солнце с четырех сторон,
И на столе лежали три улитки,
И в двух бассейнах раскалялись плитки,
И волны разбивались о балкон.
И жизнь брела, как стадо кабанов,
Что на досуге нюхают левкои,
И брезжили этрусские покои
Полузабытым запахом стихов.
Водопровод, как Форум, громыхал,
И термы строились в зеленом море…
Но почему-то вдруг: Memento mori,
Все исчезает, друг мой Марциал.
Преграды нет — все ил речной несет,
И казначейство старого Сатурна,
Где адвокаты ходят на котурнах,
Ничто от запустенья не спасет.
Но горе, как Египет, далеко,
И пусть рабы играют на кифаре,
И хорошо — овечьей вслед отаре —
Здоровый воздух пить и молоко.
Благоволит Божественный Троян,
А по лесам гуляют христиане,
И на доносы обращать вниманье
Мешает кашель — маленький изъян.
ЖЕРАР ДЕ НЕРВАЛЬ
То аквитанский князь, то веселей щегла,
Зимою замерзал — и видел Лорелею,
То в Дочерей Огня влюбленность обожгла,
То в «Опера Комик» свою искал он фею.
И снова без пальто топтал он тротуары,
Ему с небес вещал архангел Михаил,
Под чью диктовку создавались мемуары,
Что бледность Авеля таят и мрак могил.
Он помнил Корсиканца царственных супруг,
Но оттолкнул тот Жозефину и Свободу
И славный Шарлемань впустил его в свой круг,
И пурпур Иудеи свет струил сквозь воду…
И в завершение оккультных всех прогулок
В глухом шатре уснул он, Митрою храним,
На Рю-де-Вьей-Лантерн, и в темный переулок
Осирис и Гермес пришли прощаться с ним.
ВЛАДИМИР НАБОКОВ
Бульвардье — вдалеке от еловой аллеи,
Тайновидец и маг — в ложном зеркале слухов —
Стал воздушным мостом, в полутрауре тлея,
И как Фауст — в хвосте еле видимых духов.
Как тогда, на лугах, упустив аполлона,
Полетел в полутьме на трехцветное пламя,
И, как бабочки — звезды с полосками сонно
Машут крыльями на заоконной рекламе.
О уроки берущий у дальнего брега
Энтомолог с сачком, что по прериям реял,
И удачу — светлей прошлогоднего снега —
Рок порой посылал, как билет в лотерее.
Нет ни тела, ни тени, ни ветки на мрамор
Колыхающей тень. Лишь веселый Элизий.
Среди гильз папиросных, без газовых камер
Убегает язык от пародий коллизий.
Тяготенье земли — вроде денег фальшивых.
Словно в детстве, в бреду уплывали минуты.
Мысль гнездилась в глубоких сознанья извивах:
И куда упадать? И какою валютой?
Друг степей не увидит скамьи полусгнившей…
Как свече в зеркалах — исчезать в примечаньях!
И узор на ковре не разгадан, все скрывший,
И значения тихо блуждают в звучаниях.
МОНОЛОГ ЧЮРЛЕНИСА
Слышишь меня, королева ужей, моя Эгле —
Я убегаю в тебя, словно каторжник беглый.
Только проснулся и вымолвил: «Аве, Мария!» —
Ты, как симфония, перед глазами моими…
Красною краской наполнена каждая жила,
Что всю вселенную в музыку переложила…
С первым аккордом утра открываешь окно ты —
Серые люди по улицам скачут, как ноты.
Пестрые улицы — словно извилины мозга —
Напряжены до предела — ну, сколько же можно?
Город органом вздымает фабричные трубы,
«Ныне прославится Сын Человеческий…» Трудно
Птицам, прозрачным, как слезы, летящим Allegro,
Слышишь меня, королева ужей, моя Эгле?
Город на грани грозы — и опять задымила
Память моя, что у башни стоит Гедимина,
В облаке где-то над башней звенит полустанок,
Сосны встают из реки, словно стая русалок,
Вьюга как фуга… Но светит весной невесомой
Свитезианских русалок лесной хоровод полусонный.
И в Зодиаке теряясь, и каждою нотой алея,
Через меня пробегает, как дрожь, дорогая аллея.
Радуги рок снова выплеснет воздух веселья —
Ты понимаешь, ведь ты же сама была елью?
Черное солнце рассыпало сосны, как кегли,
Слышишь меня, королева ужей, моя Эгле?
Черное солнце плюется, лучами окрысясь,
Крылья души заболевшей давно упираются в кризис.
Айсберги света мне снятся и счастья кристаллы —
Я безнадежен, и рядом снуют санитары…
Не опалите палитру, и радугу в руки отдайте —
Хрипом молитвы врывается в небо Andante.
Сколько ни жил — все главу приклонить было негде…
Слышишь меня, королева ужей, моя Эгле?
НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ
***
Я давно и мучительно занят,
Я о том только думать и мог,
Что земля из-под ног ускользает,
Ускользает земля из-под ног…
Я забыл свое имя и адрес,
И друзья утекли, как вода,
И Москва, как Буэнос-Айрес,
От меня далека и чужда…
Колыхая медлительный запад,
Солнце спать умчится в свой дом –
И ненужный сиреневый запах
Мне приснится долгим дождем…
Что еще наяву мне приснится?
А сейчас – старей не старей –
Все висят на сирени ресницы,
И в судьбу стучится сирень.
А внизу зеленеют заливы,
Корабли идут на ремонт,
Набухая, как спелые сливы
На зеленой ветке времен…
И, гремя запоздалой цепью,
Приближается всадник ночной –
Над ночною серою степью
Увлекает меня за собой…
Я не знаю – то степь или город,
Или, может быть, вовсе мираж –
Я судьбою на части расколот;
Участь всюду одна и та ж…
Затеряться в неистовой массе
Не дано, не дано, не дано –
Лучше жить на вулкане, на Марсе,
Лучше плавать в воде ледяной!
Но хочу на виду у ближних,
Чтоб пуститься по времени вплавь,
Целовать под собою булыжник, -
Под собою чувствовать явь…
***
Я бросаю перчатку –
Слышен шорох и треск;
Я решаю загадку –
Время ставит свой крест…
Так бросают надежду
В оголтелый ноябрь –
Все вокруг меня так же,
Я же – больше не я…
Лучше я или хуже?
Иль к добру, иль к беде?
То ли рыба на суше,
То ли рыба в воде…
Я ищу вечер каждый
Солнце, радость и честь –
Может, кто-нибудь скажет,
Кто я все-таки есть?
Но за деревом ближним
В тишине роковой
Никого я не вижу,
Никого, никого…
Но и сбоку, и свыше
Лишь поток речевой –
Ничего я не слышу,
Ничего, ничего…
***
Сколько карусель ни куралесь –
Все равно на место возвращаются;
Счастье – лишь душевная болезнь,
Что вращается вокруг несчастья…
Счастье – это крик березы ночью –
Тот, что тонет в облаке дождя,
А еще-то тяжесть нашей ноши,
Без которой не нужна душа…
Мы посмотрим пристально на пристань,
Ничему не научившись там,
Побежим за ловлей горьких истин,
И опять – к ничтожным суетам…
Ожиданье будущих наград
Заставляет быть нас наготове –
Снова расцветает виноград
На благоухающей Голгофе…
***
Опять знакомый с колыбели
Судьбы тяжелый аромат –
Несется поезд, голубея,
Но рельсы нервами звенят…
Слова, что знаки на песке,
К тому ж от них порою тошно –
Слова хрустят на языке,
И пахнет жареной картошкой…
Пусть тот найдет в тебе изъяны,
Кому с изъянами – милей;
Расстались мы с тобой друзьями
(Хотя бы в памяти моей)…
Над тем, что вновь я одинок,
Дожди нескоро прослезятся –
Хочу взлететь на потолок
И провисеть до послезавтра!
***
Когда начинается вечер,
Вопросы встают на ребро;
И совесть, как колокол веча,
Сзывает все contra и pro…
Идет Ганнибал через Альпы,
И знойная свищет метель,
А в Риме с Теренцием Гальбой
Воюет Сульпиний Метелл…
Давно уже спутаны карты…
Что карты? В дни мартовских ид
Летит все в Аид или в Тартар,
Вновь в Тартар и снова в Аид…
Конфликты, контракты, контакты…
Куда вы? О чем вы? Зачем?
Торжественность мирной кантаты,
Кого ты разбудишь и чем?
Погибнет земли половина;
Земля Карфагена синей…
То дикий галдеж херувимов,
То крик итальянских свиней…
Бросайте на лед апельсины!
Давите трамваями их!
Бросайте, совсем обессилев –
Вас мертвые схватят, живых…
Пройдет безболезненной корью,
Едва не дойдя до висков;
Но все ж апельсиновой кровью
Окрасится новый восход…
***
Проходит день, проходят годы,
Утихли Ленинские горы;
Я жду, как будто жду Годо,
Ведь без Годо пуста округа;
Кругом все пусто – от и до…
Я потерял, наверно, друга…
Февраль, не вовремя весенний,
Я помню множество имен;
Такая масса впечатлений,
Но вновь – распалась связь времен,
Зачем печаль – не знаю сам я,
Звучит наивно и смешно.
Слова, что знаки на песке,
К тому ж от них порою тошно, -
Слова хрустят на языке,
И пахнет жареной картошкой…
Не знаю, кто и в чем виновен;
Откуда мелочь злобы, лжи;
Пусть мне Широков и Бетховен
Заполнят до отказа жизнь!
Забуду лихорадку сессий,
Стихи, волненье, дружбу, страх –
Необратимые процессы,
И в радость превратится прах!
(13.02.1974)
***
Черное море моей мечты
Разбушевалось – и валит с ног;
И пробивает мои мосты,
И подмывает песок основ…
Острое кружево белой волны
Брезжит – и режет, как масло, мозг;
Мысли, ломаясь во мгле глубины,
Капают, словно расплавленный воск…
Серое зарево амбразур
Мне застилает глаза и путь;
Чтоб обозреть озорную лазурь,
Дверь распахните куда-нибудь…
Может, сорвусь я с прежних орбит
Хоть на минуту, хоть невзначай –
Сяду я в круг неотвязных обид
И приглашу, как друзей, на чай…
***
Что с тобою мне делать? –
Не забыть мне тебя и не вспомнить…
Ты придешь ровно в девять
Лабиринтом пустеющих комнат…
Тишина… Но сквозь стену
Ты идешь, и все чаще и чаще
Ослепительной тенью
Рассекаешь ты воздух звенящий…
Если будет мне сорок –
Сохранишь восемнадцать навеки;
Как Ассоль или Сольвейг
Ты с собою несешь вдохновенье.
Жгучий ветер пустыни –
И не видно пустеющих комнат;
Мне тебя не постигнуть,
Не забыть мне тебя и не вспомнить…
