ОДИН ДЕНЬ С БОРИСОМ СКУРАТОВЫМ
Ольга Петракова
Борис ушел из жизни... Это стало горем для многих.
Недавно читала его стихи и плакала. Плакала от их искренности и трогательности. Плакала от досады на себя, что прежде не удосужилась по-настоящему вникнуть в них.
Я все надеялась, что он потом, когда-нибудь, мне их сам прочтет и я запишу видео с его чтением. Для меня стихи, написанные на бумаге, молчат.Люблю, когда стихи читает автор, предпочитаю слышать авторскую интонацию. Это важно, это как пить воду из источника. Все ждала случая. Он и пришел, но слишком поздно, когда Борис уже плохо декламировал.
За два года до ухода из жизни Бориса нас познакомил его друг юных лет и большой почитатель его таланта, сам замечательный поэт, Виктор Коллегорский. Произошло это в Доме Булгаков.
Была ранняя холодная весна. Как-то раз вечером к нам в музей на второй этаж, где по вторникам собирался Салон Ирины Яковлевны Горпенко, зашел очень бледный и худой человек. Лицо породистое, вытянутое. Одет он был во что-то скромно-серое и невыразительное. Виктор, который в соседней музейной комнате на старом круглом столе привычно раскладывал свои букинистические книги, вдруг засветился от радости. Это было интересно наблюдать. Когда мужчины испытывают тихую нежность друг к другу - это очень трогает.
Я, признаюсь, не сразу сообразила, что гость и есть знаменитый Борис Скуратов, о котором я много слышала. Однако, была несколько разочарована, и важно было не показать мое замешательства. Вид у вошедшего был очень болезненный. Он был такой худой, что было неловко в его присутствии ощущать себя сильной и здоровой. Так, оказывается, иногда бывает. Борис, тихо представился. Стало ясно, что он хорошо воспитан. Но голос его был столь слабый, что его почти не было слышно в гвалте голосов, присущих литературному Салону.
Я, имея многолетний журналистский опыт, виду не подала, что обескуражена. Прежде слышала от Виктора, что у Бориса глубокая депрессия, поскольку он слишком много работал и надорвал свою нервную систему. Тут я увидела, к чему приводит депрессия. Мне стало бесконечно жаль его.
Мы сели рядом, и я просила Бориса читать стихи. Его было очень плохо слышно, дикция была невнятная и, поэтому, я смогла уловить лишь некоторые слова. Слова было трудно связать в гармоничную мелодию.
К моему большому сожалению записать стихи в тот раз не удалось. Тут нужен был радиомикрофон, которого у меня с собой не было. Сожалею, что не была готова к подобным обстоятельствам.
Наша встреча в тот первый раз была не очень долгой. Борис торопился уйти. За окном темнело, а ему было далеко ехать домой. Обменялись телефонами.
Во мне зародилась тревожная мысль, что друга Виктора надо спасать и необходимо каким-то путем возвращать к жизни. Сказала об этом Виктору Коллегорскому и стали советоваться, что предпринять. Виктор не разделял моего беспокойства. Все давно уже привыкли к такому состоянию Бориса и не видели в этом беды. Но я-то видела, что человек погибает…
В мою голову пришла идея, а что если, пользуясь моей профессией, с ним слегка поиграть? Сыграть профессиональный редакторский интерес к его поэзии и предложить читать стихи в другом тихом месте, на воздухе, допустим у меня в небольшом именьице около Пушкино. (Да простит мне эту безгрешную идею его жена, Леночка Рудницкая).
Спросила разрешения у Виктора на такую авантюру. Он был не против, но засомневался, что едва ли Борис пойдет на это и едва ли это ему поможет.
Мне идея казалась единственно верной. Ну как еще можно оживить поэта, как не большим интересом к его стихам. Не долго раздумывая, при следующей встрече шутя пригласила Бориса на свою дачу, благо она не очень далеко от Москвы. Сказала Борису адрес, да как-то неточно и небрежно. Авось передумает или не решится ехать…Я надеялась, что если он и приедет, то совместно с Виктором, которого никак не могла вытянуть загород. Сама же в возможность этой авантюры почти не верила.
Каково же было мое изумление, когда в следующую субботу я, находясь в Подмосковье и занимаясь садом, увидела торчащую над моей калиткой из веток сирени голову Бориса Скуратова.
Он был один и это было невероятно! Из моего опыта, сколько бы подробно я ни объясняла друзьям, как меня найти, они всегда плутали. Найти загородный дом и его хозяйку, почти не зная точного адреса! На такое не был способен ни один из моих знакомых. И тут я впервые подумала, что Борис, наверное, гениален.
На самом деле я не ждала его. И, надо признаться, немного растерялась, однако калитку открыла с улыбкой. Уж больно забавной казалась ситуация.
День был солнечный. Начиналось лето. Борис одет был по- городскому в светлую одежду, которую мог испачкать в моих деревенских условиях. Первое что я сделала, впустив гостя в мой эдем, предложила ему переодеться в одежду попроще в домике садовника, который тогда еще не был столь завален книгами Виктора. Там стояли диван и стол и было вполне уютно. По-моему Борису позже там понравилось. Высокие мужчины, как я заметила, обожают уютные пространства. Борис шел по дорожке и с интересом все осматривал. Мой большой дом, заросший огород, старую цветущую яблоню, кусты пахнущей смородины. Затем он прошествовал в свою резиденцию. Мне казалось, что происходящее – это полная фантастика и я ждала новых чудесных впечатлений.
Мне пора было передохнуть от утренних дачных трудов и я пошла ставить чай. Однако, мысль моя работала, я пыталась разгадать истинные мотивы приезда Бориса Скуратова. До этого дня я не понимала, что настоящему поэту может быть невыносимо молчание и может быть настолько важно, читать свои сочинения вслух. Причем,чтобы его стихи слушали внимательно, пытались понять и понимали, и стихи могли бы кого-то восхищать и трогать до глубины души. И что для этого не лень ехать за тридевять земель. Все встало на свои места - Борис приехал читать стихи. Делает он это не часто. И, поскольку в прошлый раз мне было плохо слышно, и я так ничего и не поняла, надо было приехать.
Я это сообразила, когда примерила ситуацию на себя - если бы кто-то проявил неподдельный интерес к моим фильмам, я бы тоже не поленилась поехать куда-то чтобы их показать.
Начинался летний день, и, действительно, очень жаркий! Имея такое необычное начало он обещал быть полным приятных впечатлений. Так оно и случилось.
Прошло минут пятнадцать и передо мною развернулась очень забавная картина:через сад по диагонали от домика садовника, утопая в траве, мимо яблони двигался высокий и очень восторженно настроенный человек. У меня давно никто не косил, поэтому сад зарос и ходить можно было лишь высоко поднимая ноги. Сад пересекала тропинка, и она заросла высокой травой. Так вот над ней, высоко поднимая голые белые колени, торчащие из светлых летних шорт, проплывал грациозный жираф (иначе его назвать было нельзя). Лицо жирафа выражало полное блаженство, а глаза лучились светом. Жираф был счастлив! Было похоже, что его давно не выгуливали. Свежая весенняя зелень, запах цветов и легкий ветерок несказанно его радовали. Я видела, что Борис был счастлив, как ребенок. Он был похож еще и на знаменитого Паганеля из фильма «Дети капитана Гранта», открывающего Огненную Землю.
В руках у жирафа (Бориса) была бутылка белого Мартини и тетрадь со стихами. Ну что еще поэту надо для полного счастья!
Мы сели в белые кресла за столик под березами у бани, где мы с друзьями обычно пьем утренний кофе и вечерний чай. Борис, сидя он уже перестал быть жирафом, стал читать. Голос его был сильнее и громче, чем в Доме Булгакова. Ему никто не мешал, разве что местные птицы… Время от времени он испытующе поглядывал на меня. Я слушала как зачарованная…
Когда стихи читают на природе, они звучат естественно и впечатление было очень сильное. Я улавливала главный философский смысл стихов, они были не просты. Мелодия его поэзии мне была созвучна! Для меня они порой были не очень привычны и понятны. Борис мне терпеливо объяснял непонятное.
Потом я принесла бокалы, и мы пили белый Мартини, разговаривали о смысле стихов.
Когда заморосил дождь, мы перешли в зал большого дома и опять пили мартини и разговаривали. Такого гостя в моем доме еще не бывало. Все наполнилось новым смыслом.День был счастливый, необычный и очень жаркий!
Памяти Бориса Скуратова
Анастасия Сивицкая
Сейчас в языке слова «рубеж» и «рубец», не столь далекие по значению, обнаруживают какое-то непосредственное сближение. В связи с уходом наших близких за последние три года, и среди них - Боря Скуратов, все время спрашиваешь себя: а что же будет дальше? Уход человека, раньше по-семейному незаметный, стал сильно колебать поверхность земли и суть жизни. Перед смертью мы обрели снова чувство трепета, жара, почти что поэтического, древнего, сродни этому чувству в поэме «Гильгамеш», где смерть в переводе Дьяконова названа «судьбой человека». Величие поэзии в том, что, как только осознается неизбежность трагедии, утрат, именно люди поэтического склада, каковым был Боря, защищают от какого-то гнета.
Но вода побежит неистово,
Смоет муть почерневших слов:
Появление новой истины
Потрясает пространство врасплох.
Боря Скуратов, в чем-то беззащитный перед жизнью и при этом очень современный человек, был воином перед лицом смерти, потому что, кроме поэтического дара, обладал качеством, о котором я сказала у гроба: он был блаженным. Не блаженненьким, а блаженным, то есть алчущим правды.
Боря был начисто лишен филологического напора и речистости, по которой часто узнаешь нашего брата. Его природное косноязычие претворилось в дар. Он был не многословен, что начиная с девяностых годов стало после перевода книги Карнеги «Как выработать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично» (Public Speaking for Brinzza Success,
1956) не отвечало моде. Но после долгого молчания в беседе или на встрече Боря, как оракул, извлекал какой-нибудь неоспоримый факт науки, философии, экономики, политики. Или факт личности.
Несколько примеров. Лена и Боря у себя в квартире в Бирюлеве устраивали благородные посиделки. На этих вечерах свободно можно было прочитать свое, послушать выступление. Мне запомнились два вечера. Так, однажды мы слушали стихи Всеволода Некрасова. В другой раз пела наша общая знакомая, которая потом рыдала по телефону, что Борис все время при прослушивании держал сомкнутый кулак (для посвященных – защита от нечистой силы, в интерпретации моей знакомой). Я не знала, что ответить, чувства симпатии к тому и другому разрывали меня. И все-таки перевес произошел. Знакомая воскликнула: «И вообще! Подумаешь, что у Бори такая хорошая память. Он состоит из цитат».
Для меня, при Бориных талантах поэта и переводчика, его интеллигентности это несомненный плюс – много цитировать. Если человек пустой или скоропалительный и при этом норовит все время на кого-то сослаться, это другое дело.
Борина память – это настоящий миф. По-моему, это очень здорово, потому что опять-таки не модно и защищает от эссеистики и отсебятины нашего времени. Поэтому тонюсенькая книжка его стихов, изданная самиздатом благодаря Вите Коллегорскому, по сравнению с пухлыми книжными полками – это и есть то самое волшебное перышко Золотого руна, удерживающее мир, пока, в равновесии интеллектуальных ценностей. Хотя я надеюсь, издание Борино будет несомненно еще одно, покрепче и поизвестнее. А пока сохранившееся у меня чудом это перышко почти библиографическая редкость.
Кстати, в поэзии Боря тоже был не моден, что огорчало, скорее, не его, а его противников по перу. Борис относился к этому с юмором. Я знаю, что один очень ангажированный авангардный поэт и издатель отказался выпускать Борины стихи именно в силу их принадлежности старой школе.
Вначале я вспомнила о трагическом. Последний раз, когда мы с Игорем встретили Борю, мы впятером (Лена и Боря были с Симой) ходили на постановку «Гамлета» в Театр на Юго-Западе. Постановка мне не очень понравилась, в буфете и на обратном пути разговоры крутились вокруг свободного обращения с текстом в нескольких местах, и Боря как всегда показал прекрасное знание пьесы. Позже, понимая, насколько Лена и Боре было нелегко выбраться куда-нибудь для досуга, я пересмотрела некоторые свои эстетические ценности. Но перед глазами до сих пор Боря – бледен, худ, нетороплив, как старый Гамлет, который все время напоминает о фактах прошлого и заряжает — и заражает — своей несуетностью.
Я пишу сейчас независимо от своего отношения к дорогому другу – Леночке Рудницкой. Хотя с Борей мы не были так сильно дружны, но при воспоминании о нем есть чувство жизни как отдельно-общего пространства. Так, живя с ним на одной линии метро, мы часто встречались взглядами, и это было просто здорово, потому что запомнится навсегда. Когда я об этом пишу, приходит в голову сделать такой фильм, где линия метро как река времен течет, а двое на ней на протяжении жизни просто изредка видятся в вагоне. Все вокруг меняется, люди перестают друг друга узнавать, замечать, видеть, а несколько взглядов время от времени сходятся. Такой стол невидимых переговоров… Хотелось бы с Борей сейчас обменяться репликами.
Я всегда говорила в обращении к нему или о нем «Боречка». Это родовое имя нашей семьи и в частности – так звали моего безвременно ушедшего брата. Там, где-то в высотах, о которых пишут поэты, эти имена и, может быть, души сольются.
***
Марлена Мош
"Что-то было стержневое и объемное во взгляде Бориса. Именно это более всего предстает перед глазами при воспоминании о нем. Когда мы вместе с Виктором Коллегорским и Борисом возвращались на электричке от Владимира Микушевича он часто сидел рядом со мной и в неторопливом разговоре выбирал слово нужное в разборах моих новоиспеченных стихов. Скромный, но в этой скромности была и уверенность в верности своего назначения, цитировал наизусть им же переведенные стихи. При всей своей замкнутости, он был открыт миру, его молчание также было красноречиво. При кажущейся угловатости он был очень гибок, тонко воспринимал музыку. Его душа на-распашку была скована в созданных им же границах, он был понятен и непонятен одновременно. Так и остался навсегда притягательной загадкой для меня."
Марлена Мош
Посвящается БорисуВ стороне от великих соблазнов
вдоль краев гибельных благ
мне понятна печаль, но напрасна
все напрасно, все не так
Только веет зеленый ветер
с глаз небесных, что не забыть
шум стихов твоих мерно светел
греет землю, не даст ей остыть
11.10.2024 (после чтения стихов Бориса Скуратова)
Иронические двустишия Бориса и В.Л. Цимбурского (записанные со слов
А.В. Яковлева)
Конфликт случится англо-бурский.
Ночь.Улица.Фонарь. Цимбурский.
Ночь. Улица. Фонарь. Скуратов.
В деревню! К тетке" В глушь! В Саратов!
Отрывочные воспоминания.
Елена Рудницкая
Борис, когда мы с ним только познакомились, дал мне почитать свои стихи. Их у него было немного, все аккуратно написаны или напечатаны на машинке. Я прочитала стихи, но не вникла в них, а вникла гораздо позже, когда он через несколько лет начал их читать на поэтических вечерах. Тогда я считала, что, поскольку стихи были написаны уже несколько лет назад, не нужно ими так сильно размахивать. Тут я была неправа: стихи поэта не устаревают. Борис же был поэтом только наполовину, а так он был просто человеком, интеллектуалом. Он к тому времени уже делал прозаические переводы нон-фикшн и про стихи вспоминал в основном на поэтических вечерах. Подруга Наталья Дунина-Борковская посоветовала мне сайт СТИХИ.РУ, и я предложила Борису опубликовать на нем стихи. Это была очень хорошая идея. Оказалось, что Борис помнил все свои стихи наизусть. Он выбрал около 50, по его мнению, лучших стихотворений и переводов, они до сих пор выложены на СТИХИ.РУ. У Бориса сейчас, по статистике сайта, более 6000 читателей: такой цифры нельзя было бы добиться при издании книги. Борис никогда не думал о том, чтобы издать книгу стихов: наверно, он был бы рад, но у него никогда не было на это денег.
Борис очень любил чтение и книги, всегда покупал их, даже если ему было некогда их читать (он почти не читал в те годы, когда переводил нон-фикшн: несмотря на любовь к чтению, он сильно уставал от работы переводчика и старался отдохнуть от печатного текста в свободное время). Когда я с ним только познакомилась, он попросил у меня несколько книг, прочел их до конца и аккуратно вернул. Я тоже люблю книги, но не всегда их читаю до конца, а многие вообще не читаю. Так что у меня такое отношение Бориса к книгам возбуждало уважение. У него дома было много книжных шкафов и полок. У меня тоже много книг, а книги, купленные Борисом, не влезали в полки. Даже когда у Бориса была депрессия, он читал книги. У него от процесса чтения начинался невроз, но он себя пересиливал и читал биографии великих людей и философские книги о том, нужны ли человеку страдания. Это показывает, как сильно книги в жизни помогали Борису: он искал в них ответы на вопросы, которые ставила перед ним жизнь, и поддержку.
Борис любил гулять пешком. Его любимыми пейзажами были старые районы Москвы, бульвары, памятники таким людям, как Пушкин и другим классикам. Старые районы Санкт-Петербурга, набережные, архитектура. Борис любил барокко, он также любил посещать дворцы и другие пригороды Санкт-Петербурга и московские усадьбы типа Архангельского. Пейзажи он любил любые: и городские, и лес, и морское побережье. У него всегда был акцент на том, что связано с культурой. Пейзажи в идеале должны были быть культурные, вроде Крымских крепостей, храмов или гор, или просто городского пейзажа.
При нашей совместной жизни он не очень много интересовался живописью. На выставки ходили мало, Борис в Москве почти не ходил, только в Пушкинский музей на зимние выставки иногда. Он любил классических художников, европейских, по-моему, всех. Ему нравилась и пышность, я помню, что он в Эрмитаже ходил вдоль стены с портретами русских императоров во весь рост. И был доволен осмотром именно дворца Царского села, шикарная утварь интерьеров которого была восстановлена незадолго до того, как мы туда ездили.
Музыку Борис любил классическую, Баха, Моцарта, Бетховена. У меня совсем нет музыкального слуха, у него уже давно сломался проигрыватель, и у нас тоже, мы музыку слушали мало. Борис хорошо знал классическую музыку и музыку русских композиторов. Он мог насвистеть «Концерт для скрипки с оркестром» Мендельсона (любимого композитора его молодости) наизусть. Он также любил «Танец с саблями» Хачатуряна, с удовольствием слушал классику. Когда дочка (пианист) выросла, Борис слушал её упражнения с удовольствием, не более того. Мы ходили в Новую Оперу, смотрели оперы Верди, Вагнера, Реквием Моцарта, и вообще то, что там шло. Наверно, больше 5 раз, но меньше 10. Борис хорош помнил арии из опер, например, Риголетто. Не знаю, нравилась ли Боре более современное искусство. По крайней мере, ему было интересно, мы ходили пару раз в старый Гараж на выставки инсталляций.
Борис любил ходить в кафе, а потом он, так же, как после фильма вспоминают о нем, вспоминал в деталях меню и поведение своих спутников (он и то, и другое вспоминал с одинаковым удовольствием). По нему в кафе было видно, что он ждет не дождется, когда подадут блюда, и он мог съесть в два раза больше, чем дома. Когда он бывал у своей мамы, он часто рассказывал, что они ели на обед, на ужин и на завтрак, и меня спрашивал. Он смотрел передачу «Званый ужин», с начала до конца каждый день, его это занимало, он потом также вспоминал детали. Борис любил смеяться и для этого находил во всем смешное, и в этой передаче его многое смешило: и критические комментарии, и своеобразное меню дома у некоторых участников, и глуповатые развлечения, которые участники придумывали. Эту передачу он смотрел с таким же вниманием, как «Кто хочет стать миллионером» или «Своя игра» - любимые передачи интеллектуалов (в которых он, кстати, знал ответы на довольно большое количество вопросов). Сериалы, такие как «Ефросинья», «Паутина», «Три вокзала» и «Час Волкова», он тоже смотрел внимательно и не хотел пропустить ни одной серии.
Для Бориса смотреть телевизор было средством расслабиться и получить информацию (он и радио любил слушать). Его интересовали самые разные вопросы: и политика, и философия, и литература, и еще много всего самого разного. По телевизору Борис часто смотрел дебаты на эти и другие темы, он всегда говорил, что, когда идет спор, ни одна сторона не права. Он выслушивал выступавшего и его оппонентов очень внимательно и потом затруднялся ответить, на чьей он стороне. Если выступающие начинали ругаться, как Алла Пугачева, Борису это тоже доставляло удовольствие. Сам он всегда выслушивал оппонентов, никогда не ругался в ответ, возражал спокойно и интеллигентно или выслушивал раздраженного собеседника и ничего не отвечал. Он всегда боялся обидеть другого, потому что сам был обидчивым, и ехидничал чаще всего в отсутствие своей мишени и довольно изощренно. Зато он любил жаловаться, особенно в кругу родных, так что если ему что-то не нравилось, с теми, кто всегда верил его жалобам, было трудновато общаться.
Борис всегда хотелось чем-нибудь заслужить себе известность и память потомков. Сначала, до 40 лет, он думал, что известность ему принесет поэтическое творчество, и писал и переводил стихи. Но процесс такого творчества ему самому в конечном итоге не понравился, он расходовал на этот процесс слишком много времени и сил, а результатов было мало. Вообще, Бориса словесность всегда привлекала, он закончил филологический факультет (германистика). Его интересовали самые разнообразные области: грамматика, языки, риторика, энциклопедические знания. Он был очень аккуратный и любил детали, освоил всю поэтическую технику. Когда началась перестройка, Борис попробовал зарабатывать переводами. Он взялся переводить роман для юношества: он работал над этим романом несколько месяцев и получил по тем временам небольшие деньги, но выше прожиточного минимума. А потом он стал переводить нон-фикшн.
Борис всегда аккуратно ходил на разные лекции для желающих, творческие вечера и чаепития, и когда он стал переводить, то на таких встречах обратил на себя внимание людей, которые хотели издавать литературу нон-фикшн по философии, искусству, социологии, политологии. Так он и стал переводчиком интеллектуальной литературы. Остановиться перед трудной задачей было не в его характере, его, наоборот, забавляло то, что он сам едва понимает, что переводит (он не всегда мог объяснить, что утверждается в том или ином отрезке переведенного им текста). Борис интенсивно работал от 3 до 6 часов в день, а остальное время старался отдыхать, и продержался на таком режиме более 15 лет. Издатели вечно его торопили, часто заставляли его делать работу редактора, недоплачивали.
Борис зарабатывал довольно мало, но не хотел менять специализацию и переводить для денег. Он не скрывал, что работает не ради денег, чем вызывал удивление у других переводчиков. Он с трудом мог заставить себя перевести статью на тему, которая ему не нравилась, мог подружиться с автором текста – европейцем. Он радовался, если взгляды переводимого автора были близки к его взглядам, что отражалось на качестве перевода. Если Борис несколько дней не работал, он начинал скучать. В свободное время он обдумывал и обсуждал, как лучше перевести то или иное слово или словосочетание.
Борис не любил бестселлеры, он старался переводить как можно более научно. Редакторы, издатели и рецензенты не раз говорили ему, что нужно упрощать, «популяризовать» текст, что его переводы никто читать не будет. Однако узкие специалисты (философы, искусствоведы, социологи) всегда говорили ему, что его переводы очень добротные и точные. В этом был его талант – переводить предложения на пол-страницы, справляться с нагромождением терминов и определений, даже не до конца вникая в смысл.
Борис всегда был очень добрым, спокойным человеком. Грустно осознавать, что его больше нет с нами.
БОРЯ-БОРЕЧКА
Зинаида Бонами
Как известно, устройство памяти такого, что в ней нет ни одной цельной картинки минувшего, а лишь фрагменты: разговор, взгляд, улыбка… В отличии от тех, кто наверняка захочет рассказать о Борисе Скуратове как переводчике, поэте, полиглоте, я строю свои воспоминания о нем наничем не примечательных моментах жизни. В течении многих лет мы приятельствовали, ходили к друг другу в гости, посещали лекции известных профессоров или вечера в ЦДЛ, выбиралисьцелой компанией куда-нибудь на природу. И до самого его ухода поздравляли друг друга с днями рождения.
И оттого он, несмотря на свои несомненные жизненные достижения, целый пласт переведенных им фундаментальных философских текстов ХХ века, которые, это поймет всякий переводчик, потребовалититанической работы интеллекта, неимоверного терпения и эрудиции, был и остался для меня просто Борей-Боречкой.
Отлично помню момент нашего знакомства в конце 1970х. Начало мая – распахнутые в сад окна старинной московской усадьбы, где размещался музей, в котором я работа. Солнечный луч, пронизавший маленькую служебную комнатку на антресолях. Сразу обозначилась чуть ли не главная черта Бори: тактичность и ненавязчивость, отсутствие стремления как-то специально преподать себя. С другой стороны, что не раз подтверждалось и в дальнейшем, его отличало умение увидеть во встреченном впервые человеке нечто ему импонирующее, будь то особая ученость, нестандартность мысли или женская красота. Оттого в нашей компании время от времени появлялись знатоки редких языков, приверженцы необычных социальных теорий и девушки с внешностью для обложки журнала мод. Все они в свою очередь испытывали несомненное тяготение к Боре.
Иногда я обращалась к нему за советом по поводу перевода какого-то сложного оборота. Боря был, кажется единственный из нашей компании, кто реально помог мне в трудное время. Посодействовал с переводами в издательстве, где сотрудничал сам. На мой вопрос следовал абсолютно конкретный ответ. Он сообщал нужную информацию как-то отстраненно и даже обезличено, нисколько не кичась своей чудесной эрудицией. Дело происходило во времена, когда погуглить что-либобыло еще невозможно. В тоне его ответа ощущалось явное нежелание как-то доминировать или поучать.
Намеренно или интуитивно он следовал этому принципу отстраненности ибесконфликтности и в повседневной жизни. Когда его что-то не устраивало, просто решал в уме шахматные задачи. При этом Боря был, конечно, очень чувствителен и раним. Эти ноты так пронзительны в его стихах! В последние годы ему остро не хватало общения, и те из нас, кто с готовностью сейчас вспоминают его на публике, так и не успели дать Боре чуточку тепла при жизни.
Этот упрек отношу и к себе. И тут необходимо, конечно, сказать и о другой особенности Бори, которую можно назвать «поколенческой» чертой. О его нежелании активно вторгаться в реальною жизнь и стремлении оставаться всецело в пространстве литературы. Мне самой, хоть я и была с юностиадептом поэзии, представлялось это невозможным. Мне было в этом пространстве тесно. Не знаю, изменил ли он свою позицию, когда стал переводить философов? Тогда мы уже как-то отдалились друг от друга.
Как это бывает, реальность вторглась к нему сама, приняв обличие болезни и ранней смерти. Кто рассудит нас теперь – жизнь или искусство? Об этом мы уже с тобой не узнаем. Это будет, Боречка, потом, после нас.
Зинаида Бонами
Воспоминания о Борисе Скуратове
Андрей Шатохин
Писать о Скуратове, как говорить на иностранном языке – всегда и удивительно, и трудно.
Не помню, когда мы встретились, но первое впечатление не растворилось и сегодня – как от неведомой земли нового языкового мира.
Институт журналистики и литературного творчества (ИЖЛТ) в двухтысячные для многих стал местом, где вновь прибывшим из старого косноязычного света помогали расставить акценты в гуманитарном поле.
Но чтобы как следует обжиться на новом месте необходимо непринуждённое соседство – Борис был в группе лиц, с кем любая улица замыслов казалась шире, а ступени достижений – будто ниже, – это пробуждало смелость и безоглядность собственных усилий. И мне он пришёлся, как старший товарищ, на которого можно положиться без рассрочки и ненужных реверансов, без ущерба для собственного достоинства.
За несколько больших лет институт позволял освоить азы ремесла: многое печатное открывалось здесь ещё в черновиках, немалое скрытое восполнялось послесловием, – Борис был одним из интереснейших персонажей местного фольклора, явлением легенд университетского ранга – человеком с правом на экспертное слово, с влиянием мастера перевода и поэтического контекста.
На стадии диплома качество твоего материала часто зависит от качеств руководителя и подлинности источников. Если университетский канон мог предложить руководитель (в моём случае Алленов М.М.), то основной источник должен был быть необыкновенным, то есть первичным, хорошо бы свеже-переводным.
Удивительным образом звёзды сошлись так, что Борис одолел как раз ту монографию с немецкого, которая оказала магическое воздействие на успех моей итоговой работы и на тему моей профессиональной деятельности.
Как для всякого неофита особое значение имеет профессиональный круг общения, бытовое товарищество равных и полярных участников высшей школы. Часто центром круга был Борис. Появлялся, публично скромничал и как бы нехотя предъявлял новый перевод – книгу с хрустом и духом ещё не растраченной пользы регулярного чтения. И новый восторг профессуры: «Как, ещё?! Борис, когда вы успеваете?! Конечно, берём!»
Так длилось, запомнилось, что годы. Казалось, этот ход сверхъестественной нормы так стабилен и устойчив, что влияет на окружающий мир – моделирует его!
Может быть, оттого и не хочется соглашаться с тем, что «нас прервали» навсегда. С тем, что нас всех не спросили. И далее жить приходится с ощущением невысказанных вопросов, недополученных ответов, – в отсутствии слов, в праве на которые мы ещё совсем недавно были уверены.
И сегодня, изредка стараясь поддерживать разговор с Антониной Ивановной, всё ещё кажется, что в её репликах и интонации слышится отражение опыта и навыков Бориса – корифея перевода сложного философского текста.
Короткие встречи
Наталия Стеркина
С Борей Скуратовым в году 86-ли-87-ом познакомил Женя Хаит. Мы тогда большой компанией отправились на выставку в Пушкинский. Пока стояли в многочасовой очереди, мы с Борей и подружились. Как-то сразу перешли на «ты», общаться нам было интересно и легко. И весело. Чувство юмора Бори меня просто пленило. А потом встречались нечасто, но всегда радостно.
Боря бывал вместе с Женей Хаитом у меня на Вернадского, ему нравилось. Как-то на литературном вечере в ответ на просьбу почитать стихи отказался. Я тоже присоединилась к общему хору, прося почитать. «Вот у тебя на кухне – пожалуйста…». Да, читал. И частушки пел… Помню вечер Володи Аннушкина, где мы все: Витя Коллегорский, Боря, я так хорошо попели.
Иногда мы сталкивались в метро, обязательно останавливались поболтать. Как-то и в электричке встретились – Боря был с мамой, как и я, ехали на дачу…
А самая неожиданная встреча случилась в Петербурге. Опять же в очереди – в Русский музей. Кажется, это был конец зимы или ранняя весна. Боря был с Симой, совсем ещё небольшой. Потом в залах, оказываясь рядом возле картин, что-то обсуждали, делились впечатлениями.
Конечно, невозможно забыть творческий вечер Бори в музее Серебряного века. После долгого перерыва поэт Борис Скуратов читал свои стихи и переводы. Воодушевлён был и автор и публика, состоявшая из друзей и почитателей. Очень хороший получился вечер!
Бори нет, но он есть – занимает своё особое место в моей памяти.
Об Антонине Ивановне Скуратовой (маме Бориса Скуратова)
Андрей Шатохин
Мне казалось, что я немного завидую Антонине Ивановне.
Поэтому хотелось узнать больше о ней и её жизни. Но рассказывала Антонина Ивановна о себе неохотно (до фотоальбома руки так и не дошли).
А по сути, чему завидовать – старость и есть старость. Но у неё была какая-то своя: решительная, безоговорочная, будто преимущество.
С одной стороны, она оставляла за собой право на всё привычное, бытовое – как и многие люди в пожилом возрасте. Но с другой – постоянно старалась держать себя в обороте новых идей, великих достижений науки, философии, филологии.
Конечно, её главным вдохновителем был сын – Борис Скуратов. Через него, его профессиональное поле Антонина Ивановна была подключена к самым разным сферам знания.
А после того, как Борис ушёл, остались книги – его библиотека, его переводы – и привычка опираться на авторитет печатного слова. Поэтому так интересно было наблюдать за этой её страстью. Поддерживать. Не разочаровывать.
Может быть, на этом неравнодушии к науке и мировым параметрам опыта держался её интерес к жизни. Этот интерес и даже горение вызывали встречный интерес и зависть. Своей строгостью и силой. Как-будто безоглядностью.
Было очень значительно. Спасибо!
Вот даже закончив писать о ней – думать о ней как-то радостно и легко. Интересный она всё-таки была человек и, видимо, очень компанейский, крепко-товарищеский.
