ИЗ ГЕОРГА ГЕЙМА
БОГ ГОРОДА
Под ним квартал, раздавленный в пыли,
Вокруг его чела — лишь ветров тьма.
Туда глядит он, где в пустой дали
Бегут в поля последние дома.
Ваала рдеет чрево. Городов
Коленопреклоненный хоровод.
Несметное число колоколов
Из черно-башенных морей встает.
И пляска корибантов так тяжка,
И музыка толпу уносит в храм,
Дым фабрик, устремляясь в облака,
Вздымается над ним, как фимиам.
В его бровях — дыханье частых гроз.
Надвинувшейся ночью вечер смят,
И бури, вспархивая из волос,
Над городом, как коршуны, кружат.
И кулака могучего удар
Качает ночь. И мчатся фонари
По улице. И там бушует жар,
Пожрав ее до утренней зари.
ПРЕДВЕСЕННИЕ ВЕЧЕРА
У нищего костыль отняли дети,
Он у столба уставился давно
На красное родимое пятно,
От шеи до спины в фонарном свете.
Рабочий, в щепки расколов бревно,
Стучит по стали, час, другой, и третий.
Влюбленные сидят на парапете
И кормят лебедей. Уже темно.
И видно в желтом зеркале пруда,
Как над прибрежным лесом облака
Уносят блеск, и дня стирают краски.
Из розовой голубизны звезда,
Чиста и одинока и ярка
Горит. И дождь придет из тихой сказки.
ИЗ ГЕОРГА ТРАКЛЯ
ПРОШЕЛЕСТЕВШИЕ ПЕРЕД ВЕЧЕРОМ
Солнце поднялось в зенит,
Как осенний плод садовый.
Из пространства голубого
Долгий вечер прилетит.
Смертный лязг металла: в сад
Зверь спустился легче пуха.
Песня темной девы глухо
Уплывает в листопад.
Видит Бог цветные сны,
Крылья нежные безумий
Холм скрывают все угрюмей,
Тления мглой окаймлены.
Тонут сумерки в вине,
Льются скорбные гитары,
К тусклой лампе в дом свой старый
Ты приходишь, как во сне.
ЧЕЛОВЕЧЕСТВО
Нас ожидает огненная пасть,
И лики темных воинов нависли,
И черного железа не заклясть,
Отчаянье, в ночи печальны мысли;
Вот Евы тень, кровавых денег власть,
А к Вечере сквозь тучи рвется свет,
Молчанье нежное в вине и хлебе.
Во сне кричат двенадцать — а в ответ
Ветвей масличных шелест. Брошен жребий
Фома персты влагает в алый след.
РОМАНС К НОЧИ
Идет прохожий. Звезд кольцо
Средь полуночной тишины.
Проснулся мальчик. Свет луны
Упал на серое лицо.
Рыдает дура у окна,
Простоволосую не жаль.
Влюбленные так сладко вдаль
Плывут, и лодка чуть видна.
В вине — убийцы бледный лик,
Больных объял смертельный страх.
Израненный нагой монах
Перед распятием поник.
Неслышно мать во сне поет.
Затихла рядом колыбель,
Дитя на мир глядит. В бордель
Собрался праздновать народ.
Внизу в подвале у свечи
Мертвец на стенах рисовал
Рукою белой злой оскал
Под шепот спящего в ночи.
НА РОДИНЕ
В больные окна запах резеды
Вошел. Черны каштаны и грачи,
Сквозь крышу золотистые лучи
На спящих бросят легкие следы.
Гнилые листья в старые пруды
Уносит ветер, сыплющий в ночи
Лесным нарядом, словно из парчи.
Крик стражи слышат синие сады.
Дремотный запах. Стен прохладна сень.
Как сон сестры глубок. И ветра бред,
И в волосах струится лунный свет.
Скользит кошачья голубая тень
С гниющей крыши — и несчастья жди,
Змеится пламя свечки впереди.
МАЛЕНЬКИЙ КОНЦЕРТ
В мечтательной ты грезишь дрожи,
Когда проходит луч сквозь руки,
И в сумасшедшем сердца стуке
Блаженство ощущаешь кожей
В полях течет к полудню мята,
Сверчков почти не слышно в долах,
Повисли взмахи кос тяжелых.
Молчит лесов простое злато.
Распад, зеленый блеск в трясине,
Застыли рыбы. Божьи струны
Уже не спят в чаду лагуны,
Поток проказу смоет синий.
Парящий дух Дедала в выси,
В ветвях лещины — запах млечный.
Урок игры на скрипке вечный —
В пустом дворе визжанье крысье.
У отвратительных обоев
Цветут прохладные фиалки.
Замолкли звуки в перепалке,
В конце нарцисс — аккорд гобоев.
ОСЕНЬ
Под благовест вечерний в небе синем
Я вижу – караваны птиц счастливых
Толпой паломников благочестивых
Уносятся к неведомым святыням.
Когда же ночь замкнется над садами,
Приснится исчезающая стая,
И мнится – стынет стрелка часовая,
И я напрасно мчусь за облаками
И гибельный охватывает трепет,
И птица в листьях винноцветных стонет,
Листва узоры за оградой лепит.
Как в пляске смерти тихий голос тонет,
У темного колодца детский лепет,
То зябнущие астры ветер клонит.
УЖАС
Я в комнату забытую входил.
Сверкали звезды бешено во мраке,
На синем фоне лаяли собаки,
И раны сосен ветер бередил.
Тупым покоем вдруг сковали вновь
Уста мои отравленные маки;
Роса, мерцая, подает мне знаки,
И падает, и падает, как кровь.
Из зеркала спустился сумрак серый,
И, медленно пронизывая сферы,
Лик Каина из тьмы плывет ко мне.
Я слышу: шелком шелестят портьеры,
Льет свет луна, и – пустота без меры…
Убийца мой со мной наедине.
ШАБАШ
Дурманный жар растений ядовитых
Бросает в сон меня при лунном свете,
И я, обвитый запахом соцветий,
Вдруг вижу ведьм, в зеркальных недрах скрытых.
Кровавые цветы на диком древе
Из сердца хладный камень выжимают,
А их уста, что все искусства знают,
Мне в горло пьяное ворвутся в гневе.
Чумной цветок тропического сада –
Ты уст моих достигнешь для мучений,
Источник замутив в кровавой пене.
И скоро ненасытная менада
Проглотит средь миазмов на болоте
Куски дрожащей от пожара плоти
СОНЕТЫ К ОРФЕЮ (ПЕРЕВОД ИЗ Р.М. РИЛЬКЕ)
Часть 1
1.I.
Воздвиглось древо. О произрастанье!
Орфей поет. О древа чистый звук!
И смолкло все, но даже и в молчанье
Знак нового начала ясен вдруг.
И звери потянулись вдруг из чащи,
Где хвороста и лавра аромат,
Они не из коварства все молчат,
И не из страха — послушанье слаще.
И рык, и рев казались их сердцам
Ничтожными. На месте, где вначале
Стояла хижина, приют для ланей,
Убежище темнейших их желаний,
Где только ветхие столбы дрожали,
Из звука для зверей ты создал храм.
1.II
И девушка была — бесплотный дух;
Она почти возникла в лирном пенье,
Был скрыт вуалью блеск ее весенний,
И стал постелью для нее мой слух.
Она спала во мне. Все было сном.
Деревья, что любил я, мчались мимо;
Луга и дали были ощутимы,
И сам я — изумлением несом.
Она зачаровала мир. И ты,
Поющий Боже, ей не дал стремленья
Проснуться. Спит она, глаза закрыв.
Где смерть ее? Найдешь ли ты мотив —
Пока тебя не изнурило пенье —
Куда она падет из пустоты?
1.III
Всесилен Бог. Но как — ему вослед —
Пройдем сквозь лиру мы — в разладах вечных?
Там, где скрещенье двух путей сердечных,
Для Аполлона храма больше нет…
Та песнь, которой учишь ты, — не зов,
К недостижимой истине дорога.
Песнь — бытие. Оно легко для Бога.
Как с нами быть? Когда, в конце концов,
Направит он и звезды к нам, и землю?
Твоей любви — о мальчик — колдовство —
Ничто. И гласу, что уста рвет, внемли.
Что воспевал, забудь. Пройдет любовь.
Песнь истины — другое ничего,
Как ветерок. И Бог. И ветер вновь.
1.IV
О вы, нежные, ваше дыханье
Вас разделяет, как межа;
Неуловимое щек колыханье
Соединяет вас снова, дрожа.
Как вы блаженны, как вы святы;
В ваших сердцах — начало грозы.
Лук ваш натянут, и стрелы крылаты;
Вечной улыбкой — блеск тихой слезы.
Ваша печаль пусть покинет взоры,
Тяжесть земную отдайте назад;
Как тяжелы и моря, и горы.
Эти деревья сажали вы, дети;
Тяжестью древней они вам простят.
Есть еще воздух… Есть еще ветер…
1.V
Не ставьте ему памятник. Пусть роза
Цветет ему на счастье каждый год.
Ведь он — Орфей. Его метаморфоза —
Вот здесь и здесь. Не нужно нам забот
Об именах иных. И весь он в песне.
Уйдет он — и придет издалека.
И — разве мы не знаем — он воскреснет,
Вновь проступив сквозь чашечку цветка.
О, как ему исчезнуть навсегда!
Когда б его страшил уход из мира!
Пока слова доносятся сюда,
Душа к границам бытия взлетела.
Его не тяготит решетка лиры.
Он слушает, переходя пределы.
1.VI
Разве он здешний? — Этот счастливый
Житель двух царств, воспитавших певца.
Склоняет зеленые ветви ивы
Тот, кто корни постиг до конца.
Если идете вы спать, не кладите
Хлеба для мертвых и молока; —
Он, заклинатель темных событий,
Видит сквозь веки и облака
Их появление в каждом приюте.
Как чародей ворожит на руте —
Видно ему, как с высоких вершин.
Время картину разрушить бессильно;
Голос из комнат, голос могильный
Пряжку прославит, кольцо и кувшин.
1.VII
Слава — вот слово! Певец безоглядный
Возник, как руда, из земных глубин.
Сердце его — бренный пресс виноградный
Одного из нескончаемых вин.
Пыль обратит в зеленые листья;
Голос божественный трогает прах,
Мир будет зреть виноградной кистью
В его беспредельных южных садах.
Только никогда царских склепов гнили
Не оболгать его славы — или
Тень на него падет от богов.
И держит в руках вечный посланник
И замогильных просторов странник
Чаши, полные славных плодов.
1.VIII
В царстве Славы нимфа молодая
Плачет над потоком горьких слез.
Наши низверженья наблюдая, —
Там священный высится утес
С алтарем и царскими вратами.
На рассвете крылья распростер
Кроткий нрав над хрупкими плечами
Самой юной из лесных сестер.
Радость знает; долго мучит Жажда;
Жалоба по-детски не однажды
Роковые перечтет известья…
Но внезапно, странно — и навзрыд
Держит наших голосов созвездья
В небе, что дыханьем не смутит.
1.IX
Темные лиры стволы
Взявший, став тенью, —
Вечной достоин хвалы
И прославленья.
Тот лишь, кто с мертвыми мак
Вместе вкушает,
Звук свой тишайший никак
Не потеряет.
Пусть отраженье в прудах
Меркнет все чаще,
Мчится от нас.
Знай: лишь в загробных мирах
Вечно звучащий
Слышится глас.
1.X
Вас — о которых душа грустит —
Славлю, античные саркофаги,
Полные быстро текущей римской влаги,
Что, как песнь бродяги, журчит.
Или те, что открыты, словно глаза
У пастухов, проснувшихся рано;
Там внутри лишь покой и лоза,
Свищут рои мотыльков там странно.
Итак, сорвав сомнений печать,
Славлю уста, открытые снова,
Что давно умеют молчать.
Что мы узнаем, друзья, в конце?
Медленный час созидает слово,
Оно дрожит в каждом лице.
1.XI
Разве нет созвездья «Всадник» в небе?
Или странно в нас оно живет,
Как земная гордость, — жалкий жребий?
Ту, что его гонит, он несет.
Может, так же, загнанно и кротко,
Жилы бытия стучат в окно.
Пусть и поворот. И мчится лодка.
В новых далях станут два — одно.
Так ли? Или, может быть, не диво
В том, что новый путь едва ль возник?
Стол почти неотличим от ивы.
Если связи звездные — обман;
Наше счастье — верить краткий миг
Очертаньям, что плывут в туман.
1.XII
Слава духу, что связать нас смог;
Без него мы в очертаньях тонем.
Мелкий шаг часов от нас не гоним,
Только настоящий день далек.
Мы не знаем жизни нашей цену,
Нас скрывает ночи темнота.
Лишь антенны чувствуют антенны,
Даль по-прежнему пуста…
В чистом напряжении мелодий
Верим снисходительной природе,
Что взрыхляет музыкой поля.
И напрасно ждет крестьянин летом:
Урожая скудные приметы
Дарит своевольная земля.
1.XIII
Яблоки, и груши, и бананы,
И крыжовник… Словно некий знак,
Жизнь и смерть застыли безымянно…
На устах ребенка их очаг.
Он вкушает их — и, вместо слов,
Движутся медлительные соки,
И сокровищ дальние потоки
Разрывают плоть земных плодов.
То, что смеем яблоком мы звать, —
Эту сладость: вот она сгустилась,
Вот во вкус тихонько превратилась,
Чтобы ясной и прозрачной стать.
О двузначность солнечной долины:
Опыт, чувство, радость — исполины!
1.XIV
Нам что-то говорят цветы, плоды
Не только языком сезонов года.
Из тьмы взлетает пестрая природа,
И в этом блеске, может быть, труды
Тех мертвецов, что в почве обитают.
Что знаем мы о них? Покоя нет
Для них в земле. Их соки с давних лет
Суглинок новой силою питают.
И спросим мы теперь: легко ль им там?
И этот плод, что был взращен рабами,
Взметнется ль вверх на пользу господам?
Иль дремлют господа между корнями
И дарят нам меж темной силой суток
И сладким поцелуем промежуток?
1.XV
Ждите… Вкусно… И бегство — вот-вот.
…Тихая музыка, топот, жужжанье:
Дев онемевших горит дыханье,
В танце мучительном кружится плод!
Можно ль забыть этих дев апельсина?
Тонут в себе, беззащитно кружась;
В сладкой осаде гибнут бессильно,
В новую веру к нам обратясь.
Может, уносит их теплая роща.
Может, ветер родной овевает.
Они без покровов сгорят от стыда.
Запах лучистый — запах полощет,
С чашей чистой союз заключает,
С соком, что счастье несет сюда!
1.XVI
Ты — мой друг — одинок пока…
Словами и жестами постепенно
Мы овладеваем Вселенной,
Начав со слабейшего ее куска.
Запах нащупать впотьмах — редкий дар.
Ты силы грозные ощущаешь,
Многих мертвых в лицо узнаешь,
Когда от злых убегаешь чар.
Смотри — прошла пути половина.
Вот часть труда: окинь ее взглядом,
Знай — помочь тебе тяжело. Не надо
Сажать меня в сердце. Расту быстрей.
Скажу я, за руку схватив господина:
Это Исав в шкуре своей.
1.XVII
К нижнему старцу с круч,
Ежеминутней:
Корень, о спрятанный ключ,
Нет бесприютней.
Шлем и рожок из туч,
Чары и плутни,
Воинов гнев могуч,
Жены, как лютни.
Ветви гудят в груди,
Нет им свободы:
Только взойди, взойди…
Ропот ветвей угас.
Верхнего старца глас
Трогает своды.
1.XVIII
Боже, слышишь ли ты
Грозные речи?
Новые там мосты
Строят предтечи.
Наших ушей не жаль.
Ярость напрасна.
Слава тебе, деталь,
Как ты прекрасна!
Видишь: машина.
Мчится она и мстит,
Нам не поможет щит.
Вся наша сила — в ней,
Кружится без страстей,
Словно пучина.
1.XIX
Мир наш стремит свой полет,
Как тучи — к вершине.
Все, что свершилось, — падет
К первопричине.
Как перемены пути
Чужды и сиры!
Может, нас песнь спасет
Бога и лиры.
Темные страсти — во мгле,
Любви таинственен час,
И смерть не открыла для нас
Смысл сокровенный.
Только лишь песнь о земле —
Праздник блаженный.
1.XX
Прими, о Боже, меня в свою сень.
Не ты ли слушать учил меня?
Я вспомнил забытый весенний день,
И вечер в России, и коня…
Белый конь из деревни явился к нам,
Сорвал он привязь — о торжество!
Одиноко ночью бежал по лугам,
Дрожал локон гривы его.
И ветер его развевал в ночи,
И в галопе скованном мчал;
Как били крови свободной ключи!
Конечно, он даль ощущал!
Он пел и слушал — сказаний круг
В нем замкнут. Тебе его взгляд и звук.
1.XXI
Весна наступила. Земля сырая —
Дитя, что учит стих наизусть.
Часто-часто его повторяя,
Платит за долгих учений грусть.
Суров был учитель. И белый иней —
От бороды его до ног.
Теперь он стал зеленый и синий.
Рада она, что знает урок.
Земля свободная, играй счастливо
С детьми. Мы скоро тебя поймаем,
В веселые сети скорее лезь!
Учитель всему научил вас, ивы,
И в ваших корнях растет с каждым маем
Тяжких стволов весенняя песнь!
1.XXII
Все мы бегущие.
Но судьбы тихий шаг
Всех унесет во мрак,
В вечно грядущее.
Вечно летящее
Скоро пройдет — и нет…
Лишь настоящее
Будет как свет.
Юноши, пусть ваш дух
Все постояннее
Света ищет исток.
Будет одно из двух:
С тьмою — сияние,
С книгой — цветок.
1.XXIII
Тот, чей чудный полет
Ввысь направляет воля, —
В чистом небесном поле
Будет один средь высот.
Мчась из земной юдоли,
Словно счастливый снаряд,
Воле небесной без боли
Он покориться рад.
Но роковое «куда»
Выросших аппаратов
Гордость юнца сразит.
Рухнет победно тогда
Любимец дальних пассатов,
Гость одиноких орбит.
1.XXIV
Что же нам делать с нашей древней дружбой с богами?
Имени Бога нет на нашем штандарте,
Сталь закаляем, но священное пламя
Ищем, забыв, наощупь где-то на карте.
Наших могучих друзей, тех, что мертвых уносят,
Уж не затронут новой судьбы колеса.
Даже, спеша на обед и мчась на дальние плесы,
Божьих посланцев обгоним — они пощады просят.
Верим друг в друга мы, а не в предсказанья Кассандры,
Только неведом нам часто помощник верный.
Наши прямые дороги — совсем не Меандры,
Пламя котлов паровых — отчистит от скверны.
То поднимает, то опускает громадный молот;
Мы как пловцы без сил. Нас окружает холод.
1.XXV
Только тебя, унесенную, вижу, —
Словно цветок с непридуманным именем сник.
Кажется мне — подступает все ближе и ближе
В детские недра души замерзающей крик.
О танцовщица! — Бронзой внезапной в день вешний
Кто изваял юное забытье!
Слышишь, как музыкой сфер в печали нездешней
Падает звук в сердце немое твое?
Рядом болезнь. Уже обессилена тенью
Юная кровь — как мимолетное подозренье —
Только весне исцеляющей юности верь…
Снова и снова сердца свет мерцал по-земному,
Чтоб ускользнуть навстречу весеннему грому
В безутешно открытую дверь.
1.XXVI
Ты — о божественный — звук утерял свой всечасный,
Стаю презренных менад повстречав средь полей;
Крик их прервал повеленьем, ты — о прекрасный —
И восставала игра из обломков камней.
К сладкому пенью лиры твоей никто не глух…
В яростной битве как трудно им лиру разрушить.
Острые камни, летевшие в душу,
Стали послушны тебе и обратились в слух.
Вот уж глава разбита, в очах — смерти печать,
Но пребывает звук еще во львах и в утесах;
В рощах и птицах твоим отголоскам звучать.
Боже исчезнувший! О нескончаемый след!
Ты был разорван — но нас ведешь, словно посох…
Слушаем мы — уста звучат природе в ответ.
Часть 2
2.I
Вдох и выдох — как незримый стих! —
И мира перемена.
Возвращенье — противовес миров моих,
И мой ритм — как морская пена.
Я — спокойное море
С единственною волной;
В этом сжатом пространстве легко, не споря
С глубиной.
Сколько этих пространств, сколько таинственных глубин
Внутри меня. Этот ветер —
Словно мой сын.
Ты узнал меня, ветер? Ты мною наполнен.
Гонишь ты в свои сети
Слов моих листья и волны.
2.II
Как иногда у мастера в спешке
Лист вырывает истинный штрих —
Так очертанья девичьей усмешки
Зеркало прячет в глубинах своих; —
То в одинокой утренней тьме,
То в суетливости света-прислуги...
К подлинным лицам, дрожащим в испуге,
Отблеск летит в зыбкой кайме.
Эти глаза вбирали когда-то
Долгое тленье сажи каминной:
Взгляды живые — о, горечь потери!
Этой земли кто помнит утраты?
Может, звучанье лиры старинной
Земнорожденных тайны поверит…
2.III
О зеркала — мудрецам не открыта
Непостижимая ваша суть.
Словно через отверстия сита,
Вас наполняет времени муть.
Зрителям залов пустых — беспечно
Вам в темноту падать, как в лес…
И люстры войдут в вас восьмиконечно
Сквозь неприступность всех завес.
Часто вы — подобье картин.
В вас миражей струятся потоки,
Робко вы прячетесь без причин.
Образ красавицы в вас повис,
Ему не исчезнуть, пока сквозь щеки
Не прорастет ароматный нарцисс.
2.IV
Вот зверь, которого на свете нет.
Никто не знал его, но всякий рад
Припомнить его позу, поступь, взгляд
И робких глаз спокойный тусклый свет.
Но не было его. Любви порыв
Воздвиг его, незримого никем.
В своем пространстве, замкнут и стыдлив,
Он поднимал главу и жил лишь тем,
Что был. Не ел зерна, не клял судьбу:
Надеждой жить он был преображен,
Став самым сильным из земных зверей.
И скоро вырос белый рог во лбу.
И к деве подошел он. Отражен
И в серебристом зеркале, и в ней.
2.V
Жизненная сила анемона,
Мускул, раскрывающий цветок;
Чтоб излился в лоно с небосклона
Многозвучный утренний восток —
Тихой расцветающей звездою
Пьет лучи в бесчисленных мирах;
Так дневною счастлив полнотою,
Что закатный расставанья взмах
Не закроет чашечек смятенных,
Не замкнет листочки в укоризне:
О начало тысячи Вселенных!
Мы сильней, мы знаем о свободе.
Но в какой из тысяч долгих жизней
Сможем так открыться мы природе?
2.VI
Роза — о царственность — ты для древних веками
Чашей казалась с краем простым.
Но лепестков мириадой встаешь перед нами;
Смысл твой туманный неисчислим.
В роскоши цвета светишь, как роза вокруг ризы;
Блеск не понять, ясный без слов;
И лепестки шелестят воплощеньем девиза,
Что отрицает всякий покров.
Твой аромат — призыв вековой;
Он пробуждает нежное имя;
Воздух — как славой — полнит собой.
Нас забытье охватило, слабеет память…
Только любви словами глухими
Час драгоценный дано нам обрамить…
2.VII
Вы — о цветы — словно руки, что вяжут букеты
(Девушек разных времен и стран);
Вы на садовом столе распростерлись летом,
Изнемогая от нежных ран;
Долго вам ждать воды — воскрешенья страдальцев,
Что одержимы смертью, — и вот
Вам восставать меж полюсов струящихся пальцев
И предвкушать мгновенных щедрот;
Вы ощущаете их в новом обличье —
Медленно вас охладит кувшин;
Словно исповедь — отдаете тепло девичье,
Что отлетит, как грехи перед всепрощеньем,
Связь возвестив ваших скорбных кончин
С теми, кто вам обязан недолгим цветеньем.
2.VIII
Помню немногих детства друзей безвозвратных,
Парками скрытый город родной;
Как мы встречались на путях непонятных
И, как ягнята с опавшей листвой,
Молча вели разговор. Счастье дней погожих —
Чье оно? Чьим оно быть могло?
Все расплывалось среди незнакомых прохожих
В страх долгих лет. В сердце легло.
Мимо неслись в дымке прощальной повозки,
Нас обступали дома — есть ли кому забота
Нас узнавать? Время ли лучший врач?
Нет ничего. Только мячи. Их полоски.
Даже не дети… Но вдруг, кажется, кто-то
Тут же исчезнувший вышел — и падает мяч.
2.IX
Не надо — о судьи — пыток смягченьем хвалиться,
Тем, что железо нас не сжимает в тиски.
Ведь милосердья нет, пока ваши лица
В нежности судорожной тоски.
Что изменилось с временем — взял эшафот,
Словно дитя — былых дней рожденья подарки;
Но чистого сердца врата высоки и ярки,
Бог всеблагой в щедрую душу войдет.
Он приближается веяньем мощным и темным.
Нам открывается истинный свет
Сильнее, чем ветер — морским кораблям огромным.
И не слабее явленья, закрытого взорам, —
Свалит нас тихим громом побед.
Мы — словно дети — играем с незримым партнером.
2.X
Всем достиженьям людей угрожает машина,
Если крепка она духом — и непокорна нам.
Вместо руки творца, что месит медлительно глину,
Зубы ее скрежещут — и горе крепким камням!
Как укротишь ты ее, выпустив раз из сети?
Даже машинное масло выпьет она сама.
Кажется, жизнь познать дано лучше всех на свете
Той, что железной волей строит и рушит дома…
Но бытие стихий — словно волшебные чары.
Сотни ключей бьют из заповедного края.
Ждать от природы наград? Ждать от природы кары? —
Нежно летят слова необъяснимым сном…
Музыка юная, дрожь из камней исторгая,
Строит в негодном месте обожествленный дом.
2.XI
Смерть порождает порядок тихих жизненных правил.
О человек! — Охота стала крепчайшей из вер;
Словно ловушка и сеть, ты путы кругом расставил;
Ты — будто парус охотников древних пещер.
Входишь в пещеру ты, как белое знамя.
Праздник покоя. Но вдруг: борись за жизнь, словно раб;
Из темноты ночь бросает в тебя голубями…
Головокруженье от света… Ты, как дитя, слаб.
Кто узнает, куда сожаленья вздохи пропали?
О, рано же ты, охотник, зренье напряг и слух, —
Близок последний твой час.
Убийство — это образ нашей бродячей печали…
Чистый и радостный дух
Скорбно преследует нас.
2.XII
Жди превращений. Пускай пламенем ты похищен,
Метаморфозы огонь — мир твой с собой унесет;
Тот созидающий дух, что тайной земли насыщен,
Видит во взмахе фигур только крутой поворот.
То, что едва застыв, как бы оцепенело —
Мнит себя под защитой облачной пелены…
Только рассыплет рок самое твердое тело;
Млата незримого звуки слышны.
Кто, как источник, льется, — знает того познанье,
Мир творящее вновь радостной силой давней;
Ей начинать с конца — где начало времен.
Каждый счастливый край — дитя или внук расставанья;
Ты их, дивясь, пройдешь. И лавровеющей Дафне
Дрожью листвы ждать, чтоб в ветер ты был превращен…
2.XIII
Будь впереди прощаний, тяжелых, как зимы…
Много прощаний и зим прошло.
Но среди зим только одна неотразима —
В вечном зимовье оставишь ты сердца тепло.
Будь в Эвридике мертва, но поющей воскресни;
Будь очертаньем — но славу воспой и восстань…
Здесь только тени — о звук исчезнувшей песни! —
Словно стекло, звени, и в треске зеркала грянь!
Будь — но исчезновеньем в пучине праха,
Будь бесконечной пружиной скрытого взмаха;
Этот порыв в последний раз с собой унесешь.
Будь то звучащим, то немым и темным созданьем;
К сумме природы, поющей неясным жужжаньем,
Причисли себя, ликуй — и число уничтожь!
2.IV
Видишь — цветы, они доверяют земному…
Часто мы продлеваем их краткие дни;
Но, предощущая увяданья истому, —
Может, о нас сожалеют они.
Хочет природа парить… Мы — тяжелы, как гири;
Мы налагаем на все печать, весом восхищены;
Как мы скучны для вещей, что парят в эфире,
В вечное детство погружены...
Запечатлев образ природы, что спит и не ропщет,
Спи сном глубоким вещей — о, как легко
Из забытья восстать, из глубокой пропасти общей…
Если ж не встанешь ты — цветы тебя будут славить;
Знай, обращенный: братство лугов велико,
Тихому ветру дано тень твою переплавить.
2.XV
О вы — колодца щедрые уста —
Что речь ведут о прошлом без конца;
Черты воды текучего лица,
Их мраморная маска так чиста;
Кружат здесь акведуки средь могил,
Несут до самой цепи Апеннин
Легенды, что колодец сочинил.
Через старинный черный клин
Они стекают в мраморный сосуд, —
Как будто в ухо спящего текут
Те слухи, что известны с давних пор.
Земное ухо. Говорит с собой
Земля. Кувшин наполнишь ты водой,
Ей кажется — прервал ты разговор…
2.XVI
Бог на празднестве разорван снова;
В тишине хвалу вкушает он…
Мы остры; мы знать желаем Слово;
Рад он, что меж нами разделен.
Даже жертву чистую, святую,
Что уже охватывает дым,
Он в свои миры возьмет, ликуя,
Но не примет, недвижим…
Только мертвый пьет
Из ключа, куда мы скот приводим,
Если Бог покажет тайно знаки.
Слышим мы неясный шум во мраке.
То овца, покорная природе,
Просит бубенец у вод…
2.XVII
Где — и с каких деревьев, — где — в орошенных садах чудесных
Нежно летят лепестки с цветочных чащ неизвестных
И созревают плоды утешенья? Как друга,
Может, ты встретишь один из них посреди измятого луга
Бедности вечной. И будешь каждый раз по-иному
Ты удивляться величине плода,
Свежести, нежности, кожице невесомой
И тому, что ни твое легкомыслие птичье, ни ревность никогда
Не помешают ему. Ведь есть деревья, чьи ветки
Ангелы облетают, чьи тайные садовники редки,
Что нам несут плоды, нас не замечая?
Разве нам удалось — теням и привиденьям —
Нашим до времени зрелым, но вянущим поведеньем
Лето прервать, равнодушный день нарушая?
2.XVIII
О танцовщица, забвенье —
Дар твой — исчезновенье в полете влечет.
Водоворот в конце, это древо движенья. —
Разве не им одержим тот безвозвратный год?
Разве порыв твой, внезапным дыханьем согретый,
Не овевал верхушку? И древо цвело,
Разве оно не солнце, и разве не лето —
Неисчислимое твое тепло?
И приносило плоды то древо экстаза.
Разве не из его тихих плодов кувшин и та
В спелые полосы зажатая ваза?
И на картинах разве нет тени полета?
Брови твоей темной черта —
Перегородка мгновенного переворота.
2.XIX
Нежится в банке злато и непричастно злу;
Тысячам многим знакомо оно — но бедный
Нищий слепец и для жалкой медной —
Словно забытое место, как пыль под шкафом в углу.
В сделках торговых любят деньги уют домашний.
Пахнут гвоздикой шелка, парча и меха — их наряд.
Как перерыв в дыханье, молчит всегдашний
Зритель их тайный: они то бодры, то спят.
О, как ей ночью закрыться — этой всегда открытой руке!
Завтра камнем судьбы повторенье ляжет —
И откажет. Рука хрупка, жалка, не дышит...
Чтобы понял тот соглядатай, стоящий невдалеке,
Прочность ее и прославил. Лишь воспевающий скажет.
Лишь божественный слышит.
2.XX
Где-то меж звезд далеко; но есть и такие высоты,
Что здешним постичь нельзя,
Кто-то, допустим, дитя… и еще один кто-то
Непостижимо скользят.
Может, судьба обойдет нас на пядь и, как стужа,
Станет для нас чужда;
Сколько же пядей, представь, от девы до мужа,
Если и верность — вражда?
Все далеко — и всегда распахнут круг.
В миски взгляни, на столы веселые, ибо
Странные рыбы лежат.
Рыбы немые… думали мы. Но вдруг?
Может быть, место есть, где люди и без того, что рыбы
Языком зовут, говорят?
2.XXI
Сердце, воспой сады незнакомые; как в стакан,
Сад погружен и ясен, недостижимый.
Воду и розы прославь, Шираз иль Исфахан,
Пой их в блаженстве, ни с чем они несравнимы…
Сердце, скажи, что ты их всюду найдешь;
Помнят тебя инжира зрелого кущи.
Ты вместе с ними, ты между ветвей цветущих
Воздух — как будто к лицу подступающий — пьешь.
Знай, что на свете нет ни нужды, ни страданий,
Если давно решенье принято: быть!
Шелковой нитью ты входишь в яркие ткани.
Если картина тебе становится равной
(будь это даже страданий тонкая нить),
Помни — она всегда в ковер вплетается славный.
2.XXII
О, вопреки судьбе: прекрасный избыток
Нашего бытия, — бей в садах через край;
Словно атланты, что держат каменный свиток,
Эти балконы над порталами вздымай!
О, этот колокол медный — непреклонно
Речь ведет наперекор будним дням.
Или еще в Карнаке есть колонна, колонна, —
Ей пережить дано и вечный храм.
Может, промчится избыток этот где-то,
Только спеша, — и горизонтальной вспышкой света
Ночи избыток ослепляют белые дни.
Гонка рассеется и в неизвестность канет.
Только средь траекторий, гаснущих в тумане,
Нет напрасных — так и задуманы они.
2.XXIII
Позови меня в твой час горячий,
Что ведет с тобою вечный бой:
За тобой бежит с мольбой собачьей,
Но всегда повернут он спиной,
Если мнишь, что мы его схватили…
То твое — чего уж больше нет.
Мы вольны. Нас только отпустили
Там, где раньше грезился привет.
Робко шарим в поисках опоры;
Старцы будут юношам укором,
Старцам же — чьей жизни кончен срок.
Мы честны в усердье бесполезном;
Мы — увы! — лишь ветви в сне железном
И опасности созревший сок.
2.XXIV
О, вечно юный восторг разрыхленной земли!
Кто же помог провозвестникам смелых порывов?
Но города вставали у блаженных заливов,
Но в кувшины — вода и масло текли.
Боги — мы строим их в дерзких набросках сначала;
Злая судьба готова разрушить дворец.
Только они бессмертны. Слышите, зазвучала
Речь тех людей, что услышат и наш конец…
Мы — отцы и матери — столько тысячелетий
Вечно чреваты будущими детьми;
Близок уж час — потрясут наши основы дети.
Мы, смельчаки, время теряем, но где же толк?
Смерть молчаливая знает, как быть с людьми:
Выгодно ей раздавать время нам в долг…
2.XXV
Слышишь — звучат первые грабли;
Ритм человека — в природе вновь,
Тихие звуки еще не ослабли
Почвы весенней. Встречу готовь
Вечно грядущему. Сколько же раз
Ставшее бывшим — тебя настигало,
Новым казалось… И, как сейчас,
Ждал ты того, что тебя принимало.
Листья дубов, переживших зиму,
Видишь, как осени новой пятно,
Изредка запахи мчатся мимо.
Куст почернел. И навозные кучи
Гуще окрашивают полотно.
Юное время падает с кручи.
2.XXVI
Как уносит нас птичий крик…
Смысла нет у первозданного крика.
Только дети от мала до велика
Подлинным криком кричат в этот миг.
Случай зовут они. В промежутках
Этого пространства (в котором целый
Птичий крик бредит, как люди в снах жутких)
Мечут они визжащие стрелы.
Горе нам, где мы? Воли пророки,
Мы унеслись, как драконы;
В небе нас смех окружает и стоны —
Ветром разбитых. — Боже далекий,
Петь прикажи нам! — Проснемся смущенно,
Лиру и главу влача, как потоки.
2.XXVII
Разве действительно время мстительно?
Как на тихой горе град разрушит оно?
Это сердце богам принадлежит решительно,
Как погибнуть ему суждено?
Разве настолько мы уязвимые,
Что роковых боимся камней?
Разве детство наше несравнимое —
Тихих лишь борьба корней?
Этот призрак преходящего —
Сквозь приют настоящего
Он уходит, словно дым.
Мчит, как мы, в дали бесконечные,
Верят нам силы вечные,
Как существам неземным.
2.XVIII К Вере
Придя, уйди. Почти дитя, о, взвейся,
Фигуру танца высвети из тьмы;
Хотя б на миг с созвездьем чистым слейся,
В котором превзойдем на время мы
Безгласную природу. Чуть дрожала
Она в повиновеньи: пел Орфей.
И ты была взволнована сначала
И удивлялась шелесту ветвей.
С тобою древо собралось идти
На звук. Вздымалась лира, как знакома
Тебе неслыханная середина!
Лишь для нее шагов твоих лавина;
Ты к празднику надеялась святому
Лицо и поступь друга донести.
2.XXIX. К другу Веры
Тихий друг несметных далей, слушай,
Как твое дыханье множит мир,
И на темных колокольнях душу
Раскачай, чтоб зазвучал эфир,
Чтобы силой напитался шепот.
Будь спокоен в облике ином.
Где же твой мучительнейший опыт?
Коль горьки напитки — стань вином.
Этой ночью, крестный путь деля,
Чародейством встретишь тьму немую;
Пусть в скрещенье чувств раздастся песнь...
Если ж не придет к тебе земля,
Тихой почве прореки: теку я.
И реке стремительной: я есмь.
